Открыв дверь комнаты, я удивилась, увидев лежащего на кровати молодого джентльмена – вытянув скрещенные ноги, он крепко спал, брошенный своими беззаботными друзьями, которые упоили его и – каждый со своей девушкой – разошлись, товарища же оставили одного в пустой комнате. Сдвинутые вместе 4 тумбочки – вместо стола – всё ещё украшали посудина с водкой и стаканы, разбросанные в обычном беспорядке, какой случается после хорошей попойки.
Я подошла поближе взглянуть на спящего и тут – отец небесный! Что это был за вид! Нет – ни годы прошедшие, ни извивы судьбы не смогли изгладить из памяти то мгновенное, будто молнией пронзившее меня, впечатление от увиденного мною… Да! – драгоценный предмет уже не первой страсти моей, я вовеки храню воспоминание о первом твоём появлении перед очарованными глазами моими… и сейчас, вот, я обращаюсь к тебе, ты – рядом, я и сейчас вижу тебя!
Представьте себе юношу лет 17-ти – 18-ти, голова которого повёрнута на-бок, а взлохмаченные волосы отбрасывали неровные тени на лицо, весь цвет юности и все мужские добродетели которого словно сговорились приковать мой взор и самое сердце моё. Даже некоторая вялость и бледность этого лица, на котором после излишеств ночи лилия временно одолела розу, придавали не-выразимую прелесть чертам, краше каких не сыскать, глаза его, смеженные сном, красиво осеняли длинные ресницы, а над ними…никаким карандашом не навести две эти дуги, украшавшие его лоб – благородный, высокий, совер-шенно белый и гладкий. А вот и пара пунцовых губ – они будили искушение сразу же и всерьёз взяться за прелестного этого соню, однако, скромность и уважение, у обоих полов неотделимые от настоящего чувства, сдерживали мои порывы.
Всё же, разглядывая в вырезе его расстегнутого воротника белоснежную грудь, не могла я не поддаться прелести головокружительных мечтаний, и тут же, однако, прервала их, предвидев опасность для его здоровья, которое уже становилось заботой моей жизни. Любовь, сделавшая меня застенчивой, нау-чила меня быть и заботливой. Трепеща, коснулась я своей рукой его руки и, стараясь сделать это как можно бережнее, разбудила его. Он вздрогнул, глянул поначалу несколько диковато и произнёс голосом, звучная гармония которого проникла мне в самое сердце: «Ой, сколько времени, тебе чего здесь надо?» Я ответила, прибавив, что уже в разгаре дискотека, и ему не мешало бы развле-чься. Он поблагодарил меня в ответ с изяществом, какое во всём подходило к его чертам и глазам, уже широко открытым и не без охоты рассматривавшим меня, искры сверкавшего в его взоре огня падали мне прямо на сердце.
Наверное, выпив слишком много ещё до того, как отправиться повесничать со своими приятелями, он был не способен участвовать в сражениях до конца и идти на сумасшедшую дискотеку, поэтому спросил, не окажу ли я ему честь своей компанией, уверив, что всё сделает, лишь бы я о том не пожалела. Я ответила ему тоном, избранным самой любовью, что по причине, объяснить которую у меня нет времени, я не смогу с ним оставаться. Печальный вздох вырвался при этих словах из самой глубины души моей. Плача в душе, я убежала на дискотеку.
Никогда, наверное, чудесная юность не воплощала себя в облике более под-ходящем для того, чтобы вскружить девушке голову и заставить её, забыв про всё и всяческие последствия, следовать за кавалером. Ведь помимо всех совер-шенств мужской красоты были в облике опрятность, благородство, какое-то изящество в посадке и повороте головы, ещё больше выделявшие его в толпе, живые глаза его были полны мысли и понимания, взор его был приятен и в то же время повелителен, цвет лица его превосходил распустившуюся бутоном любви розу, а неизбывный румянец спасал его от примет разгульной жизни.
На дискотеке он со мной поздоровался и попросил у меня следующий медленный танец, на что я с радостью согласилась.
Всю оставшуюся часть дискотеки мы провели в одном кругу, плясали до упада, улыбаясь друг другу. Один раз он меня даже поцеловал близко к губам. А после дискотеки я пошла к нему в комнату. Наш маленький план был таков: немного позже после моего ухода, часов в 12 ночи, он должен будет прийти ко мне в комнату, где я буду ждать его, чтобы ночь провести весело. Но, кроме этого, он должен будет взять с собой парней для девчонок из моей комнаты.
Рассуждениям о нём предавалась я весь оставшийся вечер, каждая минута которого казалась мне маленькой вечностью. Как часто обращалась я к часам! Как хотелось мне передвинуть стрелки, будто вместе с ними могла я продвинуть самое время! Будь девчонки из моей комнаты чуточку внимательнее, они без труда заметили бы, что со мной происходит нечто необычное, ибо нетерпение, странности проскальзывали в каждом моём движении, в каждом жесте, особенно, когда за ужином был упомянут премиленький юноша, бывший на дискотеке, где он никогда не появлялся, и танцевавший со мной.
Вся эта обычная болтовня не только льстила мне, не только успокаивала, но и помогала избавиться от смущения быть рядом с новым моим повелителем, с кем – а миг такой уже приближался – я начинала опасаться оставаться наедине.
Ослеплённая любовью, я готова была умереть ради него, но, сама не знаю почему, до жути страшилась того момента, какой был предметом самых жгу-чих моих желаний; сердце моё умирало от страха – и в то же самое время бе-шено билось от буйных вожделений. Такая борьба страстей, эта стычка между целомудрием и любовным томлением вновь исторгли из меня поток слёз.
Вскоре он пришёл с ребятами. После продолжительной вечеринки с песнями под гитару и смехом мы улеглись на постель, не расправляя её. Ребята вскоре ушли и остались только те, кто приходил к девчонкам.
Мой новый ангел-хранитель поджидал уже меня на постели, куда я сама предложила ему лечь. Как только я оказалась с ним рядом, он обвил меня руками.
Слезами всё время переполнялись мои глаза, но слезами сладчайшего восторга: очутиться в объятиях этого прекрасного юноши – вот восторг, в каком купалось моё сердечко. Прошлое, будущее равно утратило значение для меня. Настоящее – вот на что лишь доставало у меня жизненных сил выдержать и не лишиться сознания.
Дождавшись, когда все улягутся, выключат свет и зажгут свечу, мой красавчик почти сразу приступил к делу. Сначала положил свою руку мне на грудь, потом запустил её под кофточку. Грудь моя обнажилась, вздымалась, она позволяла ему не видеть, так чувствовать мягкость, а позже и тугую упругость двух возвышений.
Всё это время, открытая для его рук, я лежала тихо и не оказывала никакого сопротивления, что убеждало его во мнении, которое ещё раньше сложилось, будто мне эти занятия не в диковинку.
К тому времени орудие его было твёрдо нацелено на меня.
Разгорячённая, я была не в силах терпеть любые задержки и хотела ему тоже сделать приятное, потому быстро запустила свои руки ему в штаны и извлекла этот инструмент, эту машину любовных атак.
Слабо сопротивляясь его помощи, я не могла не ощутить то, что сжать мне почти не по силам, - столп из белейшей слоновой кости, причудливо испещрённый голубыми прожилками и увенчанный – при напрочь откинутом капюшоне – головкой, на которой жизнь играла всеми оттенками красного и алого, - никакой рог не мог быть твёрже и жёстче, зато и никакой бархат не мог быть столь мягок, ласков и отзывчив на прикосновения. Я препроводила свою руку ещё ниже, туда, где природа и наслаждение совместно устроили сладострастную свою сокровищницу, столь ловко закреплённую и подве-шенную к основанию их первичного орудия и прислужника, что его смело можно было счесть заодно и казначейским распорядителем; там довелось мне через мягкую оболочку хорошо разобраться в содержимом – паре круглых шариков, которые, казалось, были созданы для игры, но упрямо не давались в руки, ускользая от любого, даже очень лёгкого, давления снаружи.
Появление моей слабой и тёплой руки в местах особо чувствительных вызвало такой внезапный пожар страсти, что, отбросив всякие приготовления и пользуясь удобством, с каким я расположилась, мой ангел, перед этим долго уговаривавший меня, бурей обрушился туда, где я нетерпеливо ждала его. Он развёл мои ноги, встал между ними так, что они легли ему на бока, и направил конец своего тарана уверенно и без промаха. Он посмотрел, потрогал, удосто- верился и – неистово двинулся вперёд, загоняя изумительную жёсткость свою, словно клин, расщепивший соединение нежных частей и позволивший проникнуть внутрь по крайней мере концу рвущего плоть оружия; почувство-вав это, он усилил нажим, нанёс точный выверенный прямой удар с силой, давшей возможность проникнуть ещё глубже. Ничего мне не доставляло боли, а любовник мой преодолевал лишь те трудности, что возвышали его наслаждение, ощущение, что орудие его оказалось в плотных объятиях моей нежной и пылающей плоти, словно меч, успокоившийся в ножнах, мягко его облегающих, переполняло меня наслаждением, так что у меня совершенно дух перехватило и дыхание зашлось. Ангел же мой, возбуждённый до крайности, уже не владеющий собой, в каком-то естественном бешенстве всю жгучую ярость перегретой своей машины вложил в дикий, безжалостный выпад и меч вошёл в меня, всё сметая на своём пути, по самую рукоятку.
А эти убийственные выпады! а несметные поцелуи! каждый из них – радость неописуемая, но и эта радость затерялась в толпе куда больших блаженств! возбуждение и самбур были чересчур бурными, чтобы естество могло выдержать его долго: ключи, столь возмущённые и горячо разогретые, скоро выкипели и, иссякнув, пригасили полыхавший пожар.
После того, как вкусили от благ удовольствия, самой природой, уставшей и удовлетворённой, были преданы в руки сна – руки возлюбленного моего обвили меня, осознание чего сделало сон ещё более сладким.